«— Мистер Дикинсон, вы же прекрасно понимаете, что не можете держать меня здесь.
У Лори очень светлые глаза, но сейчас они темнеют от ярости. Где-то там, за стенами этого здания, её друзей арестовывают, сажают в грузовики и увозят для оглашения приговора. Обычно это не кончается плохо и все они, скорее всего, отделаются общественными работами или двухдневным отдыхом в карцере. И всё же, Лори думает, что должна быть с ними. Тот, кого она называет «мистером Дикинсоном», выплёвывая имя как яд — чёрная мамба, улыбается и садится напротив, сцепляя пальцы в замок на поверхности стола. Так, чтобы она видела. Лори поднимает бровь. Это что, его способ показать, что он не собирается врать ей?
— Задержание по причине проведения несанкционированных митингов предусматривает разъяснительную беседу с её инициатором.
Лори открывает рот, чтобы сказать, что не собирается извиняться. Если за это дело ей предусматривается наказание — так пусть уже скажет, какое. Но Айзек Дикинсон не берётся за синюю папку, лежащую рядом и весь их разговор напоминает что-то из разряда: «не для протокола». Она заглядывает в чужие глаза, ожидая обнаружить там насмешку, но там нет ничего. Совсем ничего. И у Лори возникает ощущение, что она разговаривает с куском мрамора.
— Скажите мне, мисс Оуэн. Каким вы видите будущее псиоников?
Лори хмыкает, скрещивая руки на груди и без намёка на страх начинает говорить.»

Лори Оуэн — лидер движения за освобождение псиоников. У неё есть работа, которую она выполняет исправно, как любой честный гражданин. У неё есть знакомые, друзья. У неё могли бы быть дети, но в тот момент, когда она пришла на приём к врачу и тесты показали положительный результат, ей на руки выдали бумагу с указом о принудительной стерилизации, на которой стояли подписи департаментов здравоохранения и контроля за популяцией. У Лори Оуэн было слишком много шансов родить псионика — и это лишило её возможности иметь детей хоть когда-нибудь.

«Больше всего Лори боится, что не сможет ничего сделать. Когда она обнимает девушку, лишившуюся сестры или мужа, который никогда больше не увидит свою жену, то она не может найти других слов, кроме: «всё будет хорошо». Эти моменты наделяют её способностью идти дальше, дают силы продолжать борьбу. Она думает, что если ей не суждено позаботиться о собственных детях, она точно позаботится о чужих.»

Лори Оуэн надеется на бескровную революцию, но в крайнем случае готова попереть все свои принципы и взяться за псионику в полной мере. Она готова идти на жертвы, точно так же, как ради мира готов пойти на что угодно её главный противник — Мартин Майерс. И не существует человека, которого Лори ненавидела бы сильнее, чем его. Её можно понять: очень многие друзья Лори были вывезены из резервации и пропали после того, как их сила начала выходить из под контроля. И Майерс всегда присутствовал при их задержании. Его способность глушить любые проявления пси-энергии — уже это Лори считает преступлением, совершённым против общества псиоников.

«Вы — лидер будущей революции.»

Лори Оуэн никогда не смогут забрать по причине того, что её псионика — опасна, ведь её способность: делать других псиоников сильнее. Она умеет передавать свою пси-энергию другим и делать их мощнее в несколько раз. Лори — пример истинного альтруиста, готового поставить на кон всё, что имеет, если речь идёт о выживании другого человека.

---

2WEI — SURVIVOR

100 лет с основания ТТА — это, безусловно, большой срок, за который ТТА стала неотъемлемой частью Атлантиды-16. Шутка ли, по статистике более 35% граждан пользуются их технологиями. В честь круглой даты был устроен благотворительный прием, куда были приглашены не только мастодонты корпораций, но и простые клиенты, кто годами пользовался технологиями ТТА. Возможно, в этом и была ошибка. Возможно, поэтому все пришло именно к этому.
Во время приема некая группа людей сумела обойти охранные системы и опечатать здание. Были выдвинуты условия, которые поставили под угрозу жизнь лидера ТТА, Теодора Ньюмана, и всех гостей. Выполнят их или нет — от этого зависит многое.

Bryan Ferry — Don't Stop The Dance

10 псиоников, которых Маршалл сдал в руки департамента полиции, отказались его убивать, когда у них была такая возможность.
Маршалл знает наизусть почти все песни 80-90х годов 20-го века.
Маршалл — бариста со стажем.

«— Знаешь, сынок, опасность тут на каждом шагу. — улыбается в бороду Маршалл, закусывая сигарету. Вечером в кафе народу много, но все они жмутся друг к другу, оставляя барную стойку на откуп таким вот одиноким ребятам. Ребятам, которым некуда пойти. Маршалл беседует с ними, потому что ему нечего делать. В большинстве случаев они слишком молоды, чтобы дать ему пищу для размышлений; или слишком глупы; или слишком упрямы. Маршалл думает о том, что такие ребята пачками гибнут, сражаясь за дело, все детали которого даже не понимают и ему их не жаль — в конечном счёте, если у них не хватает мозгов, чтобы жить достойно, то это целиком и полностью их проблема. Маршалл задумчиво трогает сигаретный фильтр шершавым языком и понимающе хмыкает: — Но я бы на твоём месте держался подальше от «Линкольна». Что-то там в последнее время часто трупы находят.»

Маршалл из тех людей, которые всегда могут дать дельный совет. Иногда эти советы кажутся настолько очевидными и простыми, что впору дивиться. Но они и правда работают — именно потому, что большую их часть Маршалл проверил на своей собственной шкуре.

У него столько шрамов, что любой ценитель позавидовал бы. Маршалл заработал их, сначала горбатясь за куполом, проводя почти 60% своего времени в неудобном инженерном скафандре. Потом он какое-то время работал на ТТА, следом занимался погрузочными работами в небольшой частной фирме. И в конечном итоге, физический труд ему порядком надоел. Маршалл — заядлый любитель кофе. Именно по этой причине он решил однажды, что роль баристы ему отлично подходит.

Маршалл принадлежит к касте законопослушных до мозга костей псиоников. Он терпеть не может революционеров — даже тех, которых стать такими вынудила сама жизнь. «Выбор есть всегда» — утверждает Маршалл, пожимая плечами. Если бы у него был выбор: умереть или примкнуть к революционерам, он бы не задумываясь дал прострелить себе башку.

Маршалл не чурается грязной работы: во-первых, потому что кто-то должен её делать, во-вторых, он вообще незнаком со словом «брезгливость». Маршалл убивал молодых девушек, преступивших черту закона и оставивших за собой дорожку из трупов полицейских. Маршалл ломал ноги обезумевшим от ненависти детям, которые пытались убить его во имя революции. Однако, всё это — единичные случаи. Если во время задания можно обойтись малой кровью или обойтись без неё совсем, Маршалл делает для этого всё возможное.

Он из тех людей, которые платят по счетам: на добро отвечают добром, на зло — злом. Это не значит, что Маршалл отпускает тех псиоников, на поимку которых получает задание, совсем нет. Но он поступает по справедливости: никогда не будет жесток к тем, кто не проявляет агрессию в его сторону.

Маршалл любит говорить, что староват для этой работы, но на деле она ему нравится. Выполняя свою работу безукоризненно, Маршалл чувствует, что делает для общества хорошее дело — он верит, что не все хорошие дела заключаются в том, чтобы переводить бабушек через дорогу. Некоторые хорошие дела требуют запачкать руки.

С Маршаллом всегда можно побеседовать по душам: он открыт для разговоров даже тогда, когда темы кажутся ему скучными. В перерывах между заданиями, вечерами он ведёт беседы со своей собакой.

Ты кажешься слабым, Эймос. Ты можешь выглядеть моложе своих лет, но на самом деле ты, как и я, стоишь одной ногой в могиле. Так уж получается, генетические заболевания — бич нашей современности с ее новыми условиями. Мы не успеваем подстроиться. Твое сделало тебя худым, заставило напичкать тело имплантами жизнеобеспечения, и пока ты еще не полностью от них зависишь. Да, физически ты слаб.

Но как ты там говорил? Главное — понять, как что устроено, и потом ты сможешь повлиять на это, управлять этим. Что же, в этом тебе не откажешь.

Копаться в чужих мозгах — твое призвание, и глупо думать, что это ограничивается лабораториями «Сидонии».

Впрочем, твоя работа, стоит признать, хотя бы не выглядит абсолютно бесполезной. Чего только не делают с псиониками. Ты вот изучаешь их мозги. Я читал твои доклады. Какие участки отвечают за применение псионических способностей, какие реакции этому сопутствуют, есть ли связь между характером способности с центрами мозговой активности… Неплохо, Эймос. Неплохо. Но наверняка каждое испытание как стресс-тест для твоих имплантов. Они ведь не справляются с выбросами пси-энергии. Конечно, они не справляются. Ты из тех людей, кто работает на упрямстве, но одного его недостаточно — я знаю, с каким трудом ты убеждаешь продлить тебе разрешение на опыты. У тебя осталось мало времени — полгода, максимум год, пока болезнь не прогрессирует настолько, что окончательно тебя сломает.

Даже не знаю, кто ты больше: конченый мазохист или просто одержимый.

И вот теперь — смерть твоей бывшей супруги.

Мне нравилась Эмили, мы были с ней хорошими друзьями, партнерами, она была на моей стороне — в отличие от тебя. Передавая весь свой пакет акций корпорации «Атлас» тебе, она, кажется, забыла упомянуть в завещании, как это было важно — быть на моей стороне. Или ты это проигнорировал? Мне бы хотелось забраться к тебе в голову так же, как ты это делаешь со всеми этими псиониками, чтобы понять, что тобой движет. Тебе ведь не нужен «Атлас», Эймос. Тебе не интересна техника, импланты, протезы. Тебе даже не нужны деньги — ты легко отказался от предложения выкупить твои акции.

Эмили рассказывала мне о тебе. Нелюдимый, замкнутый, задумчивый, предпочитаешь отдавать все свое время работе или книгам. Никогда не интересовался другими — ни теми, кто стоит у власти, ни обычными людьми. Интересно, как же вы с ней тогда сошлись? Ты нашел в ней что-то уникальное? Или просто снизошел до нее? Бедная малышка Эмили. Она этого не заслужила.

Как бы то ни было, ты мешаешь, Эймос. И когда я пойму, как ты устроен, тебе не понравится.

// АЙЗЕК ДИКИНСОН
Ребёнок на руках у матери не успокаивается очень долго: он кричит пять или десять минут, а может быть и дольше — Айзеку трудно сосредотачиваться на времени. Он прикрывает глаза, немного припухшие из-за подскочившего давления и старается уйти в себя как можно глубже, до того момента, как его не вызовут к стойке регистрации. Очередь тянется, наконец объявляют посадку на борт лайнера, а Айзек всё ещё слышит крики ребёнка в ушах. Он не жалеет себя, раз за разом представляя, как кричал Казайя. Ему было больно — это Айзек знает наверняка.